Михаил Ульянов: «Вот тогда и будет ужас»

В понедельник, 26 марта, на 80-м году жизни скончался великий артист и общественный деятель Михаил Ульянов. В столь печальный день мы сочли необходимым предоставить слово самому Михаилу Александровичу. Редакция публикует завершение его книги «Возвращаясь к самому себе» (глава VII. Этот ужас простых решений (Отвечаю моим корреспондентам), вышедшей в свет в 1996 году. Многое сейчас в этих строках видится пророческим.

Фото: «Твой день»

Я уже писал здесь, что в условиях, когда действительно свободно можно говорить что угодно, звать куда угодно, образовывать партии, какие вздумается, и все полоскать густопсовой руганью, — в таких условиях управлять страной, такой многонациональной, как наша Россия, — труднейшей крест.

Никто из руководителей России ни в прошлом, ни при нашей жизни еще не отваживался допустить такое. Так что Ельциным можно только удивляться, как он держится этой линии, на его месте другой бы давно ввел чрезвычайное положение и кнут, иным гражданам желанный. Увы, желанный! Ведь с тоской вспоминают, как при Сталине «боялись»! Да, сажали, да, расстреливали, зато остальные — ни-ни!

Но несмотря на этих сторонников кнута и пули, несмотря на то, что действительно у нас и разгул преступности, и анархия, Президент не сворачивает с намеченной дороги.

Вот почему я поддерживаю курс на демократическое переустройство нашей России: Я не хочу вернуться в страшный номенклатурный, тоталитарно одномерный мир. Я и не верю, что в него можно сейчас вернуться. Но опасаюсь, что в него могут вернуть силой. Вот тогда и будет ужас. В тот мир могут вернуть силой, опираясь на ваше, мои корреспонденты, желание, «чтоб было как вчера, как при застое». Опираясь на ваш страх пред миром, где надо самому отвечать за себя.

Нет, я не могу воспевать Россию такой, какой она была. Она была великая, но и ужасная. Как писал Некрасов, «ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь». Так вот, задача у России — выровнять эти перепады по «планке» обилия, в сторону могучести, а не шарахаться назад, где этого не удалось сделать. И немудрено, что не удалось, и никогда не удастся там, где одни командуют — а другие работают; где одни партачат — а другие за это своей шкурой расплачиваются; где одни только — «имеют право», а другие могут себе позволить практически все.

Нет, я не хочу туда — назад — где у крестьян были потухшие глаза. Я писал уже, как я бродил по базару деревенскому, искал типаж для своего Егора Трубникова и столкнулся с тем, что не увидел глаз острых, цепких, въедливых.

Совершенно уверен, что сердитые авторы писем, проклинающие меня на все лады, глаза имеют не потухшие, а скорей всего горящие, злые, негодующие. Так что хоть это запишите, мои дорогие оппоненты, на счет того, что принесла нам — и вам! — перестройка. Может, вы и с этим не согласитесь, может, скажете, пусть наши глаза потухнут, но пусть все будет, как прежде. Поверьте мне, просто как актеру: это вам только кажется, что так будет лучше. Потухшие глаза — это начало конца нации. Это точно. Потому что это угасший интерес к самой жизни.

Сегодня видно: общество постепенно выруливает на другие взаимоотношения, на другие, которые я — ну что я могу с собой поделать — приветствую, я их принимаю, я верю в них. Не сейчас и не в ближайшее завтра сложится жизнь так, как бы нам всем того хотелось. И это я понимаю, понимаю, что на мой век каши хватит, нахлебаюсь горького до слез и до конца дней моих. Но все дело в том, что можно вырваться куда-то. А из прошлой, любимой вами ситуации, вырваться было некуда: с одной стороны — «железный занавес», с другой — ГУЛАГ.

Вот скажите мне, пожалуйста, объясните мне, защитники тоталитарной системы, почему у нас, кроме оружия, нет другой продукции качеством выше уровня мировых стандартов? Почему только в изобретении и изготовлении оружия мы можем состязаться с Западом? Хотя талант нашего народа выше уровня мирового стандарта. Народ российский, не только русский, вообще талантливый народ, но поставлен в такие условия, что куда ни сунешься — либо идиотство чиновничье, либо непробиваемая чиновничья тупость. Ведь не секрет, что многие собственные изобретения наша страна покупает за валюту на Западе, потому что скупятся чиновники от государства запатентовать изобретение соотечественника; заводам-изготовителям тоже невыгодно внедрять у себя новшество — ведь у них, заводов, — план. Ну-ка вспомним моего Друянова с его котлами! А Запад не ленится — у него одно на уме: выгода. И вот только когда их новая технология или новый аппарат, машина, оставляют нас далеко позади, скажем, лет на двадцать, наскребают чиновники золотишка раз в тысячу более, чем бы своему изобретателю в свое время выплатили... И покупают... За границей...

Как сказал Сухово-Кобылин в своей знаменитой пьесе «Дело»: «На Россию было три нашествия: татар, французов и чиновников». И действительно, чиновники сжирают все. Против же чиновника есть лишь одна действенная сила: право каждого на свое собственное дело. Если ты сам своему делу хозяин, никто не запретит тебе ковать котлы, как ты считаешь для себя выгодным. Ты и изобретателю заплатишь, чтоб он именно тебе передал свою новинку, которая враз двинет тебя ко всяческому успеху.

Да, сегодня еще при кажущейся свободе структура жизни неимоверно усложнена: тут и непонятная налоговая политика, и непрочный рубль, и масса всевозможных осложнений, и чиновник еще по-прежнему всесилен, и пока что размножается он как бы даже путем деления. Но по мере упорядочения экономики и производства эта чиновничья злокачественная опухоль пойдет на нет. Непременно и неизбежно.

В нормальном демократическом обществе каждый занимается своим делом. Профессионализм предпочитается в таком обществе. Уже сегодня я вижу по моим товарищам-артистам: они уходят из активной политики так же, как и я сам ушел и не хочу быть ни депутатом Думы, ни членом еще какой-нибудь организации. Я — актер и в общественной жизни участвую своей профессией, тем, что умею делать. А из непрофессиональных занятий заведомо ничего путного не получится. Поэтому все меньше и меньше деятелей культуры будет в политических организациях. Но это совсем не значит, что они отказываются от своих мыслей, своих политических предпочтений, принципов своих и позиций. Они будут их утверждать своим искусством, своими выступлениями — может быть, в печати, а может быть, и на Васильевском спуске. А то...

Я буду поддерживать то или иное явление, которое мне кажется нужным и верным, я осуждаю и буду осуждать вредное с моей точки зрения. Имею на это право, как любой гражданин России. И не надо мне перед кем-то, хотя бы перед тобой, мой разгневанный корреспондент, оправдываться. И не надо мне доказывать, что я русский, и кричать, что я не люблю Россию. Только я другую Россию хочу.

Хочу видеть Россию свободной от рабства и злобы, когда чуть что — вопят ее «патриоты»: расстрелять! повесить! изгнать! Хочу видеть ее в сознании спокойного своего достоинства и спокойной силы, уважаемой всем другим миром, берегущей красоту своей природы, своих рек и лесов, — и потому выступаю за ее преображение на тех путях, которые пошли с апреля 1985 года.

Да, апрель 1985 года... Можно так ли сяк ли относиться к М.С. Горбачеву, но все-таки это он, боясь, оглядываясь, рискуя, балансируя направо-налево, качнул-таки этот гигантский дом — коммунистическую империю, — и этот гигант оказался на деле шатким... Я-то это видел, когда люди говорили: «Ну, это все скоро успокоится... Это все зажмут». Потом стали говорить: «Это надо зажать. Запретить...» Да, так говорилось на последних Пленумах ЦК КПСС. Тот же ужас простых решений... Но затрещал, пошатнулся этот дом. Так что ж, виноват только Горбачев? Не было б его, был бы кто-то другой. Это уж время рождало своего исполнителя. Время делает свое дело... Криками, войной, заговорами его можно замедлить, но не остановить. Когда в Думе, на этом всероссийском ристалище, на весь мир гремит монолог: «В лагеря! В тюрьмы всех демократов! Всех, кто с ними, в вагон — на север!» — я думаю, вот она, воскресшая мечта Сталина о простом решении всех проблем... Да, тем, кто рвется назад, в родную тоталитарную вотчину, непременно нужно разжечь ненависть всех против всех. В ее удушливой атмосфере ловчее перехватить руль. И властвовать, разделяя, — куда проще. Разделяя и пугая очередным врагом, мешающим всеобщему счастью.

...Американец, идучи по Нью-Йорку, с гордостью показывал мне небоскреб: «Смотри, это Трамп построил!» Есть у них такой молодой, очень модный мультимиллионер. И американец говорит с восхищением: посмотри, чего человек добился! Какой домина встал в городе благодаря ему! А у нас: «Видал?! Какой банк отгрохали, сволочи! Разбогатели, гады! Буржуями заделались!» Так она и идет у нас — эта бесконечная классовая борьба...

Я недавно слышал замечательную характеристику своего собственного положения. Вышел я из здания нашего Союза театральных деятелей, а дверь там открывается прямо на тротуар. Идут ребята, такие наши нынешние — под два метра — лбы, «крутые ребята в прикиде», как ныне говорят. Я вышел, они промелькнули мимо меня. Один другому говорит:

— Видал ты этого? Известный актер... Сейчас вышел.

— Кто? — спрашивает второй.

— Да Ульянов... Сволочь, коммунистов играл...

Вот вам и антитеза к тезисам «злых писем». И не менее злая...

Вот так вот. Классовая борьба не прекращается. Классовая борьба, классовая борьба, классовая борьба...

А нужна бы — конкурентная! Когда производят лучше, строят лучше, когда лучше машины, лучше питание, лучше квартиры — все лучше. Конкурентная борьба дает импульс движению к лучшему, движению вообще, развитию людей. А классовая — все подчиняет некой безличной цели класса вообще и потому мне, как индивидуальности, не дает проявить никакой инициативы. Мне разрешено быть лишь винтиком в механизме классовой борьбы. И эта борьба лично меня приводит к нищете. Даже если мой класс победил.

...Нет, ответственность за себя — на тебе самом. Сам отвечай за собственные дела, и свою жизнь строй сам. А государство не должно мешать тебе строить эту твою жизнь, если ты не мешаешь государству, и бдительно охранять твои гражданские права, твою свободу и человеческое достоинство.

И не надо голову ломать, чтоб придумывать такую систему. Все давно придумано, и те страны, где эта система работает, живут мирно, а граждане их не бьются головой о стенку.

Была такая карикатура в газете, запомнилась мне: и смешная, и горькая. Написано на памятнике: «Иван Иванович Иванов. 1917 — 1993 гг. Ты всю жизнь бился головой о стенку».

Вот уж действительно: мы всю жизнь бились головой о стенку. Такая была наша работа.

Но больше я не хочу биться головой о стенку.

Спасибо...

Публикуется по электронной библиотеке Александра Белоусенко.